P. S.

СТИХОТВОРЕНИЯ НА СЛУЧАЙ

 

 

Подражание поэтам
Ветер как вывернет сегодня зонтик, и сразу
повалил его набок. Это было у кафе «Любовь».
А ведь он стоял, опираясь на бетонную базу,
рассчитанную на противодействие силе ветров.

Зонтик как упадет тогда на машину-тойоту,
и она запела жалобной сигнализацией,
как будто монотонно оплакивала что-то
помимо похода хозяйки в страховку за компенсацией.

В мире вообще очень многое определяют сила ветра и парусность,
гораздо больше, чем сила тяготения и наборы правил.
Между прочим, «любовь» по-эстонски armastus.
Не знаю, зачем я это добавил.

 

Ненависти верлибр

Кого мы не возьмем в коммунизм?

Того, кто стоит на траволаторах.
Того, кто говорит о «дегуманизации», когда его называют козлом.
Того, кто всегда расплачивается в супермаркетах мелочью.
Того, кто носит потную жилетку камуфляжной расцветки.
Того, кто разговаривает о политике у стола с закусками на фуршетах.
Того, кто употребляет выражение «от слова «совсем».
Того, кто испытывает сексуальное возбуждение от политических карт.
Того, кто запрещает любые слова.
Того, кто цинично варит капусту в общественных местах.
Того, кто лечит котов гомеопатическими препаратами.
Того, кто закладывает страницы книг фантиками от шоколадок фабрики «Красный Октябрь».
Того, кто в компании сперва пердит, а потом смеется.
Того, кто подпевает на улице мобильным телефонам.
Того, кто придумал одеколон «Спецназ».
Того, кто знает наизусть всего Бродского.
Того, кто носит розовое с оранжевым.
Того, кто пишет «вообщем» и «в крации».

Того, кто не возьмет нас в коммунизм.

Ну и коммунистов тоже, конечно.

 

Лытбыдр
иду красивый молодой
пятидеститрехлетний
и пахну кельнскою водой
как день последний летний

лучом вечерним солнце грей
плешивую макушку
природы пышный даунгрейд
пленителен как пушкин

сияй сияй прощальный свет
сочувствием привета
хоть в этих строчках смысла нет
но нет его и в этой

 

Сонет из жалобной книги
в аэропорту имени мери (но
не стюарт и не той, что чудь, а леннарта)
сижу в кафе. вокруг меня немерянно
свободных мест, и я придумал глупую рифму «полено рта»

чтоб как-то эту рифму оправдать,
я заказал бы тут сливочное полено
но в ассортименте его не видать
лишь килька да какой-то ложный штрудель

он холоден и сладок, он посыпан
елейной пудрой, как курагина элен,
я думаю, страдая недосыпом:
как жаль, что нет тут все же сливочных полен

так сочинился мной сонет
о том, как тут полена нет

 

Тютчев и Фет
ветреная геба
в ноябре скупа
тихо сеет с неба
манная крупа

по микрорайону
мухой в молоке
черная ворона
ползает в тоске

воздух точно вата
плоть его бела
и великовата
плотность для крыла

 

Сонет из автобуса
Старик в тринадцатом автобусе с утра
развертывает влажную газету,
трет шарфом запотевшие очки,
просматривает некрологи
внимательно, как будто опасаясь
кого-то пропустить.

Тринадцатый автобус
покашливает выхлопом. В тумане
за окнами деревья пробегают,
как тени. Под мостом молчит река,
по ней плывут расплывчатые льдины,
как некрологи по газетной полосе.

Читатель этого текста
дочитывает этот текст.

 

Глядя на лес вьюжным вечером
Кто это там остановился на опушке
нашего леса, за озером?*- думает Пушкин.

Няня, – кричит, – погляди-ка, не курьер ли с разрешеньем на выезд?
Не Анна ли Петровна из Риги надумала к нам назад?
Стоят в сумерках. Смотрят вдвоем, а вьюга известью лепит, слепит глаза,
того и гляди – выест.

Вернулись в дом.
Снег за окном
сгущается, исчезают очертания всадника и его лошадки.
Кто же это был, – гадают Пушкин и няня, – тот или та?
Включается темнота.

Лишь узоры мороза на стеклах, белых пальцев его отпечатки.
__________
* А ответ прост:
Роберт Ли Фрост

 

Календарное
Шестеренка золотая, ее медленное верчение, свечение
скрыты сплошными тучами в этом году.
Тем менее, все как прежде: Этому рождество, а тому сечение,
кому руль с колесами, а кому – звезду.

Выбирай: колеса, да руль, да нули после запятой,
темным лесом за национальными интересами щучьим велением –
или тихий ход шестерни золотой,
преобразование трения любви в победу над тлением.

 

Ленинградская песенка
где атланты держат небо на расправленных плечах
там солдатиков не треба не расплавленных в печах

переплавка перековка оловянная судьба
строевая подготовка для усталого раба

полой флейты сиплый посвист фонари как строй солдат
на ветру остыла повесть вечер хмур и лениздат

вечер щурится зараза как бурят или якут
и из бронзового глаза капли серые текут

 

Песня о просветлении
ох вы йоги мои йоги
йоги милые мои
протяните-ка вы ноги
ноги смуглые свои
протяните их с дивану
укажите путь в нирвану

чтобы стал я как пелевин
и светился животом
как писал товарищ ленин
лучше больше чем потом
лучше все чем никогда
лучше барт чем деррида

ницше едешь дойче будешь
дольче вита горше хрен
раша видишь ради будды ж
подымается с колен
и идет на четырех а
ты как сыч сидишь дуреха

вкруг тебя гудит сансара
как диавольский сосуд
и четыре комиссара
принца гамлета несут
как за скобки общий икс
и кидают в реку стикс

где офелья пузырится
в окруженье пискарей
так не будь же вроде принца
исправляйся поскорей
закаляйся просветляйся
от сансары избавляйся

 

Прописные буквы
Проснулся, думал в тишине:
Наверное я – враг Израиля…
А впрочем, – думал я, – не зря ли я
Об этом думаю?.. во мне

Процессы шли веществ обмена,
Их бессознательной игры,
И даже года перемена
Им не мешала до поры.

Но вот уже настала ночь,
Над фонарем желтеет небо,
Пора одеться, выйти прочь,
Купить чего-нибудь из хлеба.

 

Заметки фенолога
Вот оттепель на самой грани
нуля, и небеса в тумане,
и желтый хвост над дальней ТЭЦ,
как борода у бог-атэц*.
Бессмысленный и беспощадный
тут разночинец безлошадный,
не торжествуя ничего,
ногами топчет H2O.
________
* Этот стих следует читать с грузинским акцентом.

 

Избыточный романс
Солдаты НАТО у «Макдональдса» стоят,
терзают гамбургер надежными руками.
Трепещет гамбургер, солдатами объят
и поглощаем торопливыми рывками.

Приемлет гамбургер солдатский пищевод,
к нему бегут вприпрыжку соки организма,
бурля собой, и насыщается живот,
являя людям чудеса метаболизма.

А я в автобусе, нахохлившись, сижу,
как синий грешник в предпоследнем круге ада,
и из окошка невнимательно слежу
за тем, за чем следить, наверное, не надо.

Пройдут века, прервется цепь живых существ,
как этот гамбургер, рассеются народы,
осуществив круговращение веществ,
согласно с глупыми законами природы.

И никогда не повторится тот закат,
в лучах которого, сверкая башмаками,
солдаты НАТО у «Макдональдса» стоят,
терзают гамбургер надежными руками.

 

Сонет
патриарх похож на погремушку
соловью не обмануть кукушку
няня спит снаряд забивши в пушку
бурый волк выходит на опушку

музыка берет тебя на мушку
холодок ложится на макушку
время шепчет да пошел ты в кушку
хлопья пепла оседают в кружку

ты конем ходи не трогай пешку
по весне не бегай нараспашку
берегись микробов скушай пышку

эй господь сними с меня наружку
это не сонет а понарошку
это не сонет а про морошку

 

Из дневника иностранца
Вольготно, словно в Думе депутаты,
раскинулись российские сыры
на полках в Елисеевском, сыры
тротуары здесь, и плиткою покаты,

посыпаны химическим говном,
они мокры в мороз, как кот наплакал,
Москва не верит, ходит метроном,
покрыто все каким-то липким лаком,

в киосках каменеет пастила,
на площади устроена потеха
для мертвецов, и слишком много меха
надето на текущие тела.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ДЕТСКИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ

***
По дороге ходит жаба –
без никаба,
без хиджаба,
без платка,
без парика.

Просто голая, зеленая,
бездуховная слегка,
но изрядно закаленная.

 

***
Глист не молится, не кается,
субботу не блюдет,
знай себе питается
да яйца кладет.
Бесполезное создание
позорит наше мироздание.

Этот глист –
атеист.
     ***
Расскажу о драме,
подходи, народ!
Дело было в храме.
Шел недавний год.

Блогер Поволяев,
циник и дебил,
чувства оскорбляя,
комара убил.

Померла со страху
бабушка Нинель.
Поп дитя с размаху
уронил в купель.

И паникадило,
все перекосясь,
сразу зачадило,
точно ганджубас.

Но ОМОН ворвался,
блогера скрутил.
Адвокат старался,
да не подфартил.

Поволяев зону
топчет третий год.
Нет ему резону
дальше это вот.

Думали: все сходит?
Не сойдет вам с рук!
Вот к чему приводит
этот ваш фейсбук.

 

***
Комар
курил,
и кальмар
курил,
а гамадрил
не курил.

Комар
издох,
и кальмар
издох,
а гамадрил
испустил
последний
вздох.

 

***
Верблюд, макака или кот,
завидев утконоса,
кричат:
«Ну что же за урод!
Он яйца мерзкие кладет!
Рюкзак, вокзал, Каносса!»

А если встретятся ему
уж, чиж иль цепень склизкий,
они орут:
«Ну почему
дурак живет не по уму,
детей питая сиськой?!»

Так и системный либерал –
Чубайс там или Гозман –
ничьих флотов не адмирал,
да, в общем, и не боцман.

 

***
Я книгу, встав от сна, открыл,
и мне слова такие выпали:

«Явились лемминги
на
выборы,
а оказалось
там
обрыв».

 

***
Пришли к Богомолу на свадьбу знакомые
насекомые.

Жениху подарили бутылку
со святой водой
и пропуск в собор,

а жене молодой –
ножик, вилку
и пряностей набор.

 

***
Вы сидели
на еже ли?
Не сидели?
Неужели?

Вот подите посидите
хотя бы недолго.
Только после посетите
доктора-проктолога.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ЯМБЫ

По следам отца Онуфрия
протопресвитер пантелеймон
проповедовал покемонам

покемоны
покорно
перековывались

православные покемоны подобны
покаявшимся преступникам
пьяницам прекратившим пить
прелестницам потерявшим привлекательность
пережившим потенцию прелюбодеям
понуры передвигаются ползком

пользователи
пытающиеся поймать православного покемона
прокляты по пятое полено

 

Ближний круг
Личный комар президента
прокусывает все, начиная от брезента
и кончая броней тяжелого танка.
Мощность – 999 лошадиных сил.
Громкость голоса – 100 000 децибел.
Расчетная скорость полета – 300 000 метров в секунду.
Расчетная дальность полета – 1 000 000 световых лет.
Чисто выбрит, опрятно одет.
Откликается на имя «Авдей».
И, главное,
он сроду не читывал Канта.

Личная муха президента
ни в чем не уступает комару,
натаскана не на кровь, а на говно,
жужжит не столь высоко и тщательно.
Летает еще быстрее и так же далеко,
откликается на кличку «Сулико».
Канта читала, но давно
и невнимательно.

Личный микроб президента
имеет четыре глаза и семнадцать ног,
ползает задом-наперед,
поглощает углеводород, выделяет тоже углеводород,
от чего все время пребывает в прострации.
По мнению аналитиков, он бы мог
успешно заменить
руководителя администрации.

 

Психотерапевтическая песня
Вот пришли простые люди,
принесли говно на блюде,
говорят: «даешь долой
наши деды воевали
вы нас типа заебали
мы тут проголосовали
вот мы вас ужо метлой

в облаченье иерейском
в красном поясе библейском
с нами ленин впереди
вместо папы нам и мамы
наши скрепы да имамы
мы надежды не имамы
кроме ярости в груди».

Это школа Соломона:
все проходит, снова моно
вместо стерео о ушах.
Шаг вперед и три обратно.
Неприятно? неприятно.
Тем не менее, понятно,
что не мат, а только шах.

 

Заклятие
из-за острова на стрежень
на простор речной волны

выплывают
перуны
велесы
стрибоги
и какие-то еще многоруки многоноги
многороги многоочиты
вычурны и нарочиты
панцырем хитиновым покрыты
только не убиты
пишут пишут в некроблоги
гоги да миноги
ванька-фхтагнька
вселенская хтонь
трампутинэрдоган
вода
земля
воздух
огонь
ох вы боги мои боги
плывите голуби плывите

лишь бы не было войны

 

Из Тютчева
В Европе – культ безверия и фальши,
Срамной собор содомов и гоморр.
Прочь, прочь от нас, коварный Черномор,
Ты свой аршин засунь куда подальше!
Россия же лежит, непостижима,
В объятиях гибридного режима.

 

В манере Стихов.Ру

 

1.
Меня волнует вот какой вопрос:
Трамп – он пиндос? А может, не пиндос?
А может, он пока пиндос наполовину,
как был Обама полунегритос,
но вскоре Трамп отбросит пуповину
и станет вообще ни разу не пиндос?

Но может ведь и так: дурная половина,
пиндосская, у Трампа победит
и, исчерпав доверия кредит,
он станет весь пиндос, и тут же навредит,
как некая стихийная лавина?

Вот был бы тут раввин – спросил бы у раввина.

 

2.
Обама с Хиллари в Овальном кабинете
Сидят всю ночь, не зажигая света,
В ретортах и пробирках что-то варят,
Читают по-эстонски, по-румынски
Загадочные страшные слова,
И лишь потухнет в небе юный месяц,
Едва зари покажется полоска,
Как первый след пореза на руке,
Обама, весь дугою изогнувшись,
Преображается. Его костюм
В лохмотья распадается на теле,
Покрытом жестким волосом, и хвост
Из копчика антенной выползает,
Клыки его обнажены, рога
Переплетаются, ветвясь, копыта
Морзянку бьют по гладкому паркету,
Линкольна отражавшему. Меж тем,
Его подруга в остром колпаке,
В плаще, который испещряют буквы
Каких-то небывалых алфавитов,
Метлу свою в реторту окунув,
Навстречу Солнцу машет. А Обама,
Кричит по-негритянски: «Невермор!»

России чтоб нагадить напоследок.

 

3.
Я видел сон: Обамы древний предок
Бредет по джунглям и пугает обезьян,
А после ловит пальцами креветок,
Поскольку там бушует теплый океан.

А в это время Трампа давний предок
Сжимает палку сучковатую в руке
И так же ловит трепетных креветок,
Обамы предка от невдалеке.

И тут же рядом – все другие предки,
Одеты в шкуры вымерших зверей,
И не поймешь: кто эллин, кто еврей,
Все на одно лицо, как в сущности креветки.

 

4.
Вот Трамп в своей овечьей шкуре,
коварно полуобнажен,
приветливо копытом машет
и когтем пакостным грозит.

Кем он окажется в итоге,
не может предсказать никто –
быть может, волк вполне позорный,
а может, мирная овца.

Другое дело, скажем, Путин,
без всяких масок и плащей:
он весь, как выпад на рапире,
и весь, как божия гроза.

 

5.
Вот был Обама слабаком,
грозил исподтишка бананом,
вредить пытался нам тайком,
немало подложил говна нам,
и миссис Клинтон подложить
нам собрался не без украдки,
чтоб в Белом Доме подло жить
в обличье этой демократки.

Но мы его коварный план
заранее разоблачили,
мы свой отличный план включили
и перевыполнили план.
Чудесно мир преобразился
и стал Эдем, где был Содом:
и Трамп явился в Белый Дом,
и Тиллерсон в Госдеп явился…

Но был недолог сладкий сон:
не дремлет мировой масон,
тряся кровавыми когтями,
он Трампа липкими сетями,
как цокотуху, заманил
в свои зловонные объятья
и все хорошие понятья
ему плохими заменил.

И к нам подкравшись со спины,
как в пьесе Вильяма Шекспира,
Трамп прочь отбросил трубку мира
и откопал топор войны.
Он машет этим топором,
как Гитлер или Чикатило –
и смерть на крыльях прикатила
на дружеский аэродром.

«О Трамп! Теперь ты не мужик,
а драный кот, петух и гнида», –
ему сказала напрямик
мадам Захарова из МИДа.
И мы воскликнем вслед за ней:
ракет крылатыми зубами
касаться Сирии не смей,
и помни о судьбе Обамы!

 

Моя борьба
Сперва в знак протеста
выйду из подъезда,
в знак протеста пойду там,
в пространстве холодном, ветром продутом,
потом в знак протеста против исключения
сяду в автобус, исполнен высокого значения,
выйду из автобуса в знак протеста исключения против,
дойду до кафедры, подскакивая на каждом повороте:
в знак протеста против возможного
исключения Ценципера из ПЕН-центра
приму экзамен у какого-нибудь несоторожного
студента.

 

Цайтгайст по прозванию Циннобер
Вроде и фашизм,
да какой-то куцый.

Ярость благородная вскипает,
как волна в бассейне,
хлорка щиплет глаза.

–  Питон, питон, я – гюрза.
Переведи мне на сотовый
сто рублей
на покупку кораблей.
У меня денег на такси нема,
поплыву по морю синему
из сивого Севастополя
в сирую Сирию,
мыча, как брюнет на сырой простыне
в немом синема.

Попыхивает молча трубкой в рубке капитан.
Лошади беззвучно ржут в трюме,
как говорится, в такой тесноте.

Попахивает папахами.

И фашизм, вроде,
да куцый какой-то.

 

 Окказиональная лирика

 

1.
у вована план,
у вована омон…

а что у димона?
один хамон
да пармезан…

красивенькие кроссовочки
с шелковыми носками,
эксклюзивненькие тусовочки,
винограднички в тоскане.

хватит, черти, майданизировать!
не трогайте, гады, димона!
нечего его демонизировать,
нечего его ругать,
а лучше бы димона как-нибудь монетизировать
по части пармезана и хамона,
пусть импортозамещение наладит!

а станете дальше димона пугать –
обои порвет и в помещении нагадит.

 

2.
Уважаемые граждане, проходите,
не мешайте проходить другим уважаемым гражданам.
И вы, уважаемые граждане, тоже проходите,
потому что надо дать пройти другим уважаемым гражданам.

Ваша походка не санкционирована,
ваша судьба неправильно спланирована,
ваше дыхание мешает движению капитала,
ваши тела не заплатили за парковку,
ваши мысли незаконно присоединились к электросети,
ваши песни изготовлены из опасного металла,
в случае неподчинения мы применим магию и отправим вас на перековку,
чтобы уважаемые граждане могли навсегда пройти.

 

3.
Собираются миллионы
под знаменами разложения,
бойко строясь по три в колонны,
обреченные на поражение:
они вымуштрованы и выстроены,
исполняют, зря не толкуют, –
только требуют платы повыстрельно
и патроны налево толкают.

 

4.
А было ли алиби у Али-Бабы?
Либо было, либо не было, да теперь уж что? –
так рассуждали граждане, кушая бобы,
и глядя ток-шоу «Шикарное шапито».

У Ашик-Кериба, конечно, алиби быть не могло, –
объяснил гражданам представитель властей. –
Этот Аммалат-Бек сам ехал накануне в этом метро.
Его, Хаджи-Мурата, там в метро разнесло на 565 частей.

Тут шоу оживилось, и все давай хором ругаться,
чем-то брызжут, по лицам размазывают что-то.
Политолог Морковкин покусал либерала Лейб-Каца,
Алена Неодеваева поделилась интимными фото.

По результатам голосования решили:  виновен. Метро
закрыли, бобы доедены, телевизор погас,
на улицу выходит дворник, он – то Петро, то Сандро,
город засыпает, по инерции дыша и светясь.

 

Другая альтернативная история
Если бы Святой Владимир
вдруг заместо христианства
принял что-нибудь другое –
дзен какой-нибудь буддизм,

то тогда бы все монголы
и татары испугались
дзена этого буддизма
и сидели бы в степях,

и тогда б Москва осталась
отдаленною деревней,
где косматые бояре
феодальный правят бал,

и потом бы Петр Великий
не построил Петербурга
там, где пасынок природы
ловит корюшку свою,

и тогда бы на канале
в первый день гнилого марта
молодые экстремисты
не убили бы царя,

и не Ленин, и не Сталин,
и не Брежнев, и не Ельцин, –
а уже бы тут стояли
НАТО гнусные войска!

Дорогой Святой Владимир,
от души тебе спасибо,
но при случае попробуй,
например, зороастризм.

 

Из Ходасевича
Проводят акцию «Кащеев полк».
С трибуны щурится серый волк.

Змеей по площади ползет толпа,
на палках качаются черепа.

Прошлогодние листья, задорный прах,
несутся в атаку по мостовым.

Ветер посвистывает в черепах.
Черепа улыбаются постовым.

Слюна ползет из каждого рта.
Пестрая лента черным-желта.

И глядя пристально на нее,
Святой Георгий заносит копье.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

БАЛЛАДЫ

1.
Сорокалетняя преподавательница математики
из областного университета
обнаружила в порночате
своего студента Максима.

Не то чтобы она все время ходила по порночатам.
Ну, знаете, как это бывает?
Нажала куда-то не туда.

Максим, оказалось, звезда порночата.
У него там куча поклонниц и поклонников.
У него там высшие баллы.
Не то что на зачете по статистике.

Максим послушно делает то и это,
изгибается, улыбается, одевается, раздевается,
трогает себя, где скажут,
облизывает губы, подмигивает,
ловко цокает по клавишам, просит за движения условных денег,
говорит: не хватает на новый айфон,
говорит: в универе задолбали,
говорит: летом хочу поехать в Грецию.

Как-то втянулась, заходит каждый вечер,
знает уже, когда он появляется,
зарегистрировалась, внесла деньги,
иногда подкидывает Максиму немного,
но ни о чем не просит.

У него зеленые глаза,
пушистые ресницы,
а на плечах – веснушки.

За окнами метель гудит без толку.
В аудитории гудят лампы дневного света,
гудят батареи парового отопления,
в аудитории жарко.
Хочется снять одежду.
Слишком усердно топят.

Завкафедрой говорит: воруют.

 

2.
Когда ему стукнуло двадцать два,
в 1983,
он не вернулся осенью после каникул в институт,
домой тоже не вернулся,
искали с милицией, сбились с ног,
одна Наташа чуть не отравилась,
просто сел в поезд человек в Магнитогорске
и не вышел из поезда в Москве.

Появился через десять лет,
в 1993,
приватизировал какую-то скважину,
хвастался похождениями в артели,
сверкал добытыми золотыми зубами,
рассказывал, как жил в Монголии,
ездил по Москве на «Мерсе»
с рыжим глухонемым шофером,
вкладывал средства в современное искусство,
купил квартиру у Покровских ворот,
выдвигался в депутаты от партии беспартийных,
снова сошелся с одной Наташей,
а когда ему стукнуло тридцать три,
опять исчез.

Появился через десять лет,
в 2004
был случайно встречен скульптором Аксельродом
в пригородной электричке,
ходил по вагонам,
продавал брошюры о здоровом образе жизни,
об арийской диете,
о ведической перистальтике,
сам был похож на овощ: сто одежек,
камуфляжный жилет, как у Вассермана,
под ним майка с портретом Блаватской,
под ней клетчатая рубаха,
Аксельрод заговорил с ним, проводил до дому:
частный сектор в дальнем Подмосковье,
пять собак, более пятнадцати кошек,
куры кивают друг другу, клюют во дворе ерунду,
каждый день с пяти утра под окнами собираются
молчаливые женщины, приезжают со всей России,
на каждую у него отведено по полчаса,
заходят мрачные, выходят со светлыми улыбками,
Наташа следит за порядком в очереди.
Аксельрод вернулся через год:
дом заколочен, соседи молчат, как грибы.

Пятьдесят пять.
В этом году ему стукнуло пятьдесят пять.

 

3.
Кто читает стихи Бродского,
кто приглашает в нанайский ресторан
на соленого зайца в нефтяном соусе,
кто мускулами поигрывает
и улыбается по-детски,
кто просто с ходу хватает за выпуклые части тела,
а этот приманивал женщин
на прогноз погоды.
Заходит в метро,
выбирает красотку
в красном обтягивающем или в голубом свободном,
становится сзади на эскалаторе,
постукивает пальцами по гулкому поручню
и говорит гипнотическим голосом,
как бы ни к кому не обращаясь:

«Завтра облачно, местами дожди,
температура + 17 градусов Цельсия,
ветер 3 метра в секунду,
влажность воздуха 85%,
атмосферное давление 760 миллиметров ртутного столба».

Всегда оборачиваются.
Некоторые сразу.
Некоторые потом, но оборачиваются всегда.
По крайней мере после четвертого повторения.

Правда, познакомиться и завязать отношения
покуда так и не удалось.

Не судьба.

 

4.
Павел Андреевич Пастухов
или просто Паша
после демобилизации
проживал в Иванове в начале шестидесятых годов
прошлого века,
вставал на заре под звуки гимна,
шел по коммунальному коридору тишком,
чистил зубы мятным порошком,
брился опасной бритвой,
душистым «Шипром»
орошал румяные щеки,
завтракал яичком вкрутую,
запивал это дело грузинским дегтярным чаем,
выходил из подъезда, закуривал «Беломор»,
автобусом ехал на ткацкую фабрику,
где работал наладчиком.

Каждый день окруженный жужжаньем, гуденьем, пряденьем,
каждый день среди тысячи пчел в рабочих платках и халатах,
в стеклянном улье,
в камвольном космосе,
одинокий мечтательный пастырь железного стада станков.

Как известно, Иваново – город невест,
незамужние ткачихи платочки свои теребят,
по статистике один
сперматозоид
на десять тысяч яйцеклеток,
да и тот командировочный.

Люська подкатывала.
Тамарка подкатывала.
Люська похохатывала.
Тамарка и вовсе руками похватывала.
Только Павел Андреевич
или просто Паша
не поддавался на провокации.
С танцев сбегал,
одиноко курил у акации.

Он имел одно виденье, непостижное уму:
Валентина Терешкова вечно грезилась ему,
то в скафандре с буквами «СССР»,
то на трибуне Мавзолея,
то в окруженье пионеров
в Крыму.
И покуда я рождался,
отращивал первые зубы,
вставал на ноги, то есть –
весь конец 1963 и первую половину 1964 года
Павел Андреевич Пастухов
или просто Паша
вырезал ее портреты из газет.
Оклеил ими всю комнату,
потом коммунальную кухню,
коридор и туалет,
потом послал письмо в Москву, написанное в стихах.

Стихи на случай сохранились, я их имею, вот они:
«Валя, Валя, Валентина,
я страдаю от любви,
ты, прекрасная картина,
от меня ее прими,
ты мое составишь счастье,
как всемирный океан,
не помеха нашей страсти
Николаев Адриян».

И так далее, восемь страниц
мелким почерком
с картинками: ракета,
пылающее сердце,
пятиконечная звезда.

То ли Терешкова прочитала письмо,
то ли соседи стукнули,
но в октябре 1964 года
приехала за Павлом Андреевичем
или просто Пашей
психическая «Скорая помощь».

Четыре грубых санитара,
как Гамлета, его скрутили
и на носилках унесли
туда, где хлорка да карболка,
казенное белье сырое,
на окнах толстые решетки
и два соседа по палате –
аминазин и сульфозин.

Много лет пролетело и зим.
Прошло десять лет.
Прошло двадцать лет.
Прошло тридцать лет.
Прошло сорок лет.
Полвека прошло, привет.

Валентина Терешкова
развелась с Адрияном Николаевым,
снова вышла замуж,
побывала делегатом четырех съездов КПСС,
позаседала в президиумах,
повозглавляла разные общества дружбы,
поговорила с трибун головой,
поносила олимпийские факела,
ныне она член фракции «Единой России»,
вместе с Еленой Мизулиной и Ириной Яровой
защищает христианские ценности.
Такие дела.

А Павла Андреевича Пастухова
или просто Паши
давно уже нет.
Просто нет, без подробностей.
Ни рая нет ему, ни ада.

Такая вот, извините за выражение, баллада.
5.
Бабушка моя,
Ирина Сергеевна,
была человеком блестящих
девяностых.
Нюхала кислоту,
танцевала под песни Высоцкого,
бывала на лекциях знаменитых философов:
Соловьева, Бердяева, Подороги,
я не удивлюсь,
если выяснится, что у бабушки
был даже нелицензированный секс.

Однажды, рассказывала бабушка,
на выходе из кафе «Хот-доги»
она столкнулась с личным советником
Ленина –
нет,
как его звали,
который был, когда президенты еще умирали,
Сталина, да, точно –
с личным советником Сталина
Гелием Петровским.
Он на нее внимательно
посмотрел
поверх очков, –
рассказывала бабушка, –
и пошел куда-то.

После смерти бабушки
я разбирала ее жесткие диски,
надеясь найти там какие-нибудь запрещенные
кассеты Пелевина,
детские фотографии Набокова,
русско-английский словарь или
«Поваренную книгу либерала».

Но диски были зашифрованы
256-битным ключом,
и я их спрятала
за иконами в киоте.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ПОСЛАНИЯ К БОБСОНУ

Третье послание к Бобсону

Лето какое-то такое,
что вообще во всем сомневаешься:
то солнце палит, как в Турции,
то ветер норвежский свистит.
Вот и ходишь —
одеваешься,
раздеваешься,
переодеваешься,
как какой-нибудь,
прости господи,
трансвестит.
Каждый носит в запасе с собою
ворох помятой
одежды, ожидая
предсказанной оракулом перемены.
Времена такие настали, Валерий,
что ничего не понятно.
люди вокруг одеты
по всем сезонам
одновременно.
В мини-юбках,
в плюшевых шубках,
в шортах,
в шапках с ушами,
в защитном окрасе,
в латах и шлемах,
в шкурах,
тот — в шкарах шикарных,
тот — с содранной начисто кожей…
С утра сосед вышел
в джинсах с заплатами,
вернулся вечером в рясе.
Другой вышел в смокинге
и в рясе вернулся тоже.
Какие уж тут стихи?
Вроде бы заводишь
веселую песенку,
а выходят какие-то алгоритмы зарубежной эстрады,
то ли фортраны,
то ли алголы.

Если так дальше пойдет, Валерий, я окончательно перейду на «лесенку»
и в рифмы брать перестану прилагательные и глаголы.

 

Четвертое послание к Бобсону
Или вот еще, знаешь, в кино или сериалах
смотришь в первой сцене на какого-нибудь героя
и понимаешь: жить ему осталось недолго.

Минут двадцать, если кино, или серий восемь,
если сериал. И смотрит-то он виновато,
исподлобья, и актер какой-то хреновый,

и функции этого бедолаги в сюжете
видны изначально, как на ладони –
нужен он лишь для того, чтоб его не стало.

Блондинка прослезится при опознании трупа.
Верный напарник отомстит злодеям.
Небольшой гонорар пойдет на алименты.

Можно было бы написать: «так и мы, Валерий»
и закончить послание на этой щемящей ноте.
Но воспитание не позволяет.

 

Пятое послание к Бобсону
Актер Ковалев в сериалах играет генералов милиции,
бреет голову, мечет громы и молнии чище Везувия.
В жизни же нету ласковей, тише его и беззубее:
он до безумия любит юношей с интеллигентными лицами.

Актер Токарев обычно в сериалах выступает растленным эстетом,
с пороков постыдных на роже убедительной сводкой.
А на самом деле он – тонкий ценитель пива, конечно же, с водкой,
конечно же, снова с пивом, с водкой и пивом при этом.

Актер Мельников изображает всегда незатейливых пьяниц,
нос его красноват, клочковата жидкая борода его.
Но в реальности он не пьет, конспектирует Шестова и Бердяева,
проявляя себя в дискуссиях как последовательный гегельянец.

Не так ли мы, о Валерий, звеня и подпрыгивая, как тот пятак,
кого-то играем, вопреки своему темпераменту и комплекции?
Так я подумал однажды вечером, идя по улице, голодный и злой после лекции,
но потом подумал еще немного и понял, что нет, не так.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

P.S.  

Элегия
Дней высокие бокалы
всклянь налиты синевой,
как зеленые бокалы
из литовской мастерской.

Только ты их осторожно
из буфета доставай –
задрожит стеклянной дрожью,
как проснувшийся трамвай.

Эти рюмочки граненые
с невидимым вином,
фаянсовый, фарфоровый
народец за окном.

Солоночки в буфетике,
нервная посуда,
пробитые билетики,
простреленная грудь.

Это утро или вечер?
Машет шапкой машинист.
Весь вагон насквозь просвечен,
на сиденье желтый лист.

В теплой трубке пыльный зуммер,
абонент ушел в кино.
Шел трамвай девятый номер,
и пришел давным-давно.

 

С натуры
А сентябрь теплый, мягкий такой.
Морем пахнет, зеленой кровью морской.
Яблок со дна уже не подобрать.
Русалок косяк лучами прорежен.
Ветер трогает лоб, как матрос-медбрат,
Небрит и брутален, но вынужденно нежен.

 

Времена года
еще нас любят

Еще не отцвела сирень, и май
стоит в своей горчайшей половине.
Не уходи, помедли, подожди…
Еще тугие черные дожди
деревья отучают от гордыни,
и на слуху минувшая зима.

еще нас любят

Еще нам август «Радуйся» поет
и на трубе играет, и срывает
зеленый теплый лист, на лацкан ладит
и добряком глядит, и ветром гладит
по волосам, но что-то там скрывает
в руке –  и приглядеться не дает.

еще нас любят

Еще ноябрь, покинувши кровать,
брюзжит с утра впотьмах на стаи галок,
орущих на обветренных кустах,
дрожащих не за совесть а за страх,
пронизывающий и тех, кто жалок,
и тех, кто горд, и тех, кому плевать.

еще нас любят

Но вот декабрь: борода из ваты,
и вся любовь, как ласточка в норе,
уснула, спи, дюймовочка, голубка,
как шапка в коридоре полушубка,
как мандаринка в жаркой кожуре,
как в рыбах оловянные солдаты.

 

Историческая элегия
В Киеве сломали
кинотеатр имени Довженко.

Мама вспоминает:
она видела, как Довженко
однажды на киевском пляже
был потревожен случайно
попавшим в него мячом
пляжных волейболистов.

Довженко тогда молча
взял ножик
и взрезал мяч, как арбуз.

Жест, достойный мастера
эпохи трансмутации авангардизма
в соцреализм, перехода от
рваного крика немого кино
к длинному молчанию звукового.

Желчный старый противный
четырежды изолгавшийся
гений на мелком мягком
днепровском песке среди пения
«Спидол» и шипенья ситро.

Крупный план: мяч на песке.
Крупный план: рука с ножом.
Крупный план: ломти арбуза.
Средний план: волейболисты замерли,
ждут подачи мэтра.
Общий план: пляж с птичьего полета.
Затемнение. Голос за кадром:

«В кинотеатре имени Довженко
я пережил когда-то что-то вроде
инициации. Там проходило
собрание дружины пионерской
отчетное и выборное тоже.
И на отчетно-выборном собранье
я – было мне, наверное, двенадцать –
решился на отчаянный поступок.
Я воздержался.
Дело было так:
в совет дружины (или как там это
вот называлось?) избирался мальчик,
который мне был крайне неприятен.
Он был такой смазливый и при этом
нахальный, смесь подлизы с хулиганом,
типичный, в общем, будущий вожак
вечнопохмельной комсомольской стаи.
И вот, когда голосовали «за»,
я смело, повторяю, воздержался.
Моя рука торчала одиноко
в кинотеатре имени Довженко,
как та сосна на Севере на диком.
Ужасный был скандал! Меня призвали
в учительскую и склоняли хором
во всех возможных русских падежах.

Я вышел, пошатываясь,
маленький, но гордый,
и в коридоре меня догнала
учительница французского языка.
Я не помню, как ее звали.
Помню, что она была старая,
хромая, седая и курила.

Рассказывали, что в прошлом
у нее был как раз дикий Север,
а может быть – дальний Восток.
Вы понимаете, о чем я.

Учительница французского языка
отвела меня в свою подсобку,
закурила папиросу «Казбек»,
а может быть – «Беломор»,
посмотрела печально,
покачала головой и сказала
примерно такие слова:

«Мальчик, ты понял,
где ты живешь и как
тут надо голосовать?»

И вот теперь кинотеатр сломали,
и там построят новую коробку,
не хуже и не лучше, просто выше;
мяч не вернулся, шарик улетел,
учительница умерла, пожалуй.

А я так и не понял ничего».

 

Метаморфозы
Сегодня на улице ветер такой, что деревья,
должно быть, вернут себе облик бегущих от бога,
уставших от бега, измученных гонкою женщин.
Ты видишь, Овидий?

И Дафна с прилипшей к губе горьковатой хвоинкой
рванет через двор, но и ветер помчится за нею,
и форточка хлопнет в шестом этаже, и осколки
посыплются на пол.

И щелкнут суставы, и встанет старуха со стула,
и веник увядший возьмет, и совок обветшалый,
нагнется с трудом над кривым шелушащимся полом.
Сплошные проторы.

А там, за окном синева и мелькание платьев,
и стук каблучков по асфальту, и посвист дурацкий,
и выстрелы форточек там, где остались старухи
без стеклопакетов.  

 

1926
Москва еще перебирает вождей.
Трамваи плетутся с санями рядом.
По городу ходит печальный еврей.
Он смотрит на снег понимающим взглядом.
Он мелочь считает, заходит в музей
и там покупает игрушку.

Он в теплом берлинском холодном пальто,
в очках, он по-русски умеет едва ли.
Он видит: слепит, пролетая, авто,
и граждане в сумках несут, что урвали.
Он в небо глядит: толокно, решето,
мелькание нежных корпускул.

Москва, извини меня, если гляжу
я слишком чужим и южным взглядом,
прости, что забыв обо всем не лижу
с тобой леденцов на морозе, что рядом
с тобою ничком на снегу не лежу
и звезды твои не считаю.

Москва, я люблю твою древнюю спесь –
вдовица, глядишь, обернулась девицей
в пайковом пальтишке, гремучую смесь
снежка да смешка с мешковатой водицей
партийных брошюр, и внезапную резь
под сердцем в антракте спектакля.

Ну ладно. Москва. Вечереет. Вокруг –
немного Марокко, немного барокко,
немного грядущее. Слышишь ли, друг:
как Троцкий, трещит на заборе сорока.
Ступай же, не выпуская из рук
той глиняной вятской игрушки.

 

P.S.
всякий пасечник тысячник
да не всякий тысячник пасечник

вместо распальцовки
мол мы мы мы мычали молодцы
объявляется месячник
молчания мелкой расфасовки
распространенья пыльцы
про себя жужжания
тайного перекрестного опыления
составления содержания оглавления

нонпарели поднаторели в парении
в дрожащем воздухе курсивы дребезжат
полужирные тычутся в пестики и тычинки

ах эти сноски примечания
ах эти настурции аннотации
список цитируемой травы

кашка полевая
почта воздушная
шмелей басы
тенорок осы

псковской говорок кузнечиков
внутри стриженой головы